Глава девятнадцатая,

в которой комиссар все сказал

 

      Если у Нового Колизея пассажир не говорил, куда надо ехать, Глупый Эс  знал, что ехать надо прямо к аэропорту. Он не смотрел в окно машины. Или смотрел, но ничего не видел, или видел, но сознание ничего не фиксировало.

      – Послушай, ты, глупый манекен! – воскликнул он, когда машина остановилась у дверей явно не аэровокзального вида, – куда ты меня привез?

      – Не волнуйтесь, всё правильно, – услышал он голос снаружи, и этот голос сразу показался ему странно знакомым.

      Он вышел из машины и не поверил своим глазам: перед ним стоял высокий и прямой человек с впалыми глазами, сверкавшими огненными искорками. Тот самый комиссар, что в прошлом году был участником того разговора в случайной компании на террасе ресторана над Дордонью, реки, что течет в Перигоре, разговора, который он в последние недели много раз вспоминал.

      – Вы изумлены? – спросил равнодушно комиссар. – Признаюсь, я тоже. Кто бы мог подумать, что мы когда-нибудь встретимся еще раз. Мы даже расстались тогда, не спросив имен друг друга. Я приглашаю вас к себе в гости.

      Ничего не понимая, он пошел в ту сторону, куда указывала вытянутая рука комиссара. А указывала она на двери небольшого здания, непримечательного, если не считать того, что построено оно было в мавританском стиле, что вызвало у него мимолетное воспоминание о Севилье.

      – Кажется, я тогда говорил, что моя профессия вымирающая, – сказал комиссар в вестибюле и указал рукой на коридор. – Да, это так, но еще не умершая, – продолжил он перед какой-то дверью. – Прошу! – он открыл дверь, за которой был обыкновенный кабинет. – Вот здесь я работаю. Располагайтесь – комиссар показал на стул.

      Комиссар сел за свой стол. На стене-экране за спиной комиссара был вид на Новый Колизей с высоты птичьего полета. Диск Колизея медленно крутился. На противоположном от стола стене-экране застыло изображение певца. Не какой-нибудь мега-гига-терразвезды, а никому неизвестного Анри Тажана. На столе у комиссара не было ничего, кроме небольшого экрана квантового компьютера. На нем было изображение: концентрическая пунктирная окружность и еще круг внутри нее, радиусом раз в десять меньше. Окружность и круг внутри соединялись идеальной архимедовой спиралью из тридцати трех с третью витков. Все это было черного цвета. Еще одна спираль – красная – одним дрожащим витком огибала черный круг. Обе спирали начинались в одной и той же точке, так же и заканчивались.

      – Не надо, не говорите ничего. Я вовсе не думаю, что вы прилетели сюда специально, чтобы нам мешать. Кто вы такой для этого? Вы не способны посягнуть на свободу людей выбирать. Сделать людей свободными в своем выборе – это нам дорого стоило. Да, возможно, что на самом деле мы лишь асимптотически приближаемся к этой цели, но мы почти добились этого – миллиарды людей уверены более, чем когда-либо, что свободны вполне, когда каждый день, а по субботам в стократном масштабе, выбирают между пёстрыми и кофейными – вам ли мне об этом напоминать? – раз в пять лет выбирают между консервативными и прогрессивно-духовными, или наоборот – духовно-прогрессивными, никогда не мог запомнить, как правильно! А ежегодно перед ними открывается возможность сделать выбор из тысяч и тысяч!

      Комиссар оживил картинку на стене-экране и дал негромкий звук. Анри Тажан пел о какой-то девочке умершей, когда ей было семь лет.

      – Знаете название этой песни? La petite mort. Смысл передает очень верно. Но неоригинальное название. Я как минимум еще одну, очень старую – лет сто, а то и больше – песню с таким же названием мог бы предложить вам послушать. Нет, не предок этого Анри пел, другой из таких же. Хотите, чтобы звуки, издаваемые биологическими существами со сцены не только лишь звались бы песней? А, кстати, у вас никогда не бывало сомнений насчет биологичности этих существ? Хотите, чтобы их звуки были "на все времена"? Да нет такой музыки, чтобы на все времена! И никогда не было. Только бытие определяет сознание – сначала оно порождает эмоциональное состояние, затем эмоции порождают музыку. И, таким образом, все, что происходит в мире искусства – лишь отражение общественных процессов. А если в обратную сторону? Музыка, да, порождает эмоции, но им, порожденным музыкой ушедших времен,  не за что зацепиться в окружающей современности. Хотите, чтобы песни снова брали за душу? Но для этого надо возвратить в наш мир страдания: и войны, и преступность, и болезни, и расставания, и неразделенную любовь, корриду и даже пыль с грязью как физико-химическое – или химико-физическое, никогда не знал как правильно – явление. Вы бы не возражали?

      Комиссар умолк, словно ожидая ответа. Конечно, он его не ждал. Он не хотел мешать гостю слышать, как шансонье поет последний куплет песни про маленькую смерть.

      – Нет, мы не станем сжигать вас на костре, – вновь заговорил комиссар. Тажан тем временем запел вновь. Теперь это была очень веселая песня про полевые маки. – Вам никто не кричал «Осанна!», никто не целовал ваши ноги, не кидал под них цветы. И вы не воскрешали семилетнюю девочку. Вы не заслуживаете нашего костра. Вы никто. Да и зачем возвращать в этот прекрасный мир трагедии? Идите, куда шли, вас никто дальше не остановит. Возвращайтесь, откуда пришли, но по дороге вспоминайте, что я вам тут сказал. Продолжайте в индивидуальном порядке программировать людей нейро-лингвистически устами ваших творений, мы же здесь продолжим нейро-музыкально программировать людей миллионными партиями устами творений наших. Наука одинаково на нашей с вами стороне. А им мы, знаете, что скажем? Мы им нейро-лингвистичнески скажем: «Делай как он! Это значит – не надо за ним». И шиповник посадим на газоне. Скажем и погрузим сказанное в пучину звуков, нейро-музыкально аранжировав. А за кем надо? А нас нет, как нет воздуха, пока им беспрепятственно дышишь. Dixi! [Я сказал (лат.)]

      Комиссар умолк. С минуту они молча смотрели друг другу в глаза. Потом комиссар сказал:

      – Ну, что же вы сидите, ступайте. Я же сказал: идите, вас никто не остановит, потому что вы никому не нужны. А это вам на память. – Комиссар распечатал картинку со своего экрана. – Повесьте на стену в своем кабинете.

      Тот же самый, или уже другой манекен был за бутафорским рулем – какая разница? Они все на одно лицо.

      Однажды Глупый Эс вез одну гигазвезду и спросил:

      – Чем занимаетесь?

      – Пою.

 

Май 2008

 

К оглавлению