Глава восьмая,
в которой создатель вспоминает, к чему
клонил весьма пожилой господин
А к чему же тогда
клонил тот весьма пожилой господин? Бабушка с внучкой давно уже ушли, а
разговор “за музыку” еще долго продолжался, до самого вечера. Случайно
встретившиеся люди случайно все оказались меломанами. Меломанами в давно
утраченном смысле этого слова.
– Хотите знать, почему
та или иная песня овладевает душой как никакая другая? Раньше, во всяком
случае, бывало такое, что овладевала. Все субъективно, все люди разные,
настроены по-разному, и восприятие любой музыки каждым отдельным человеком
субъективно. Но восприятие ее же людьми имеет объективные закономерности. Так
вот, раньше музыка обладала чем-то таким, несла в себе что-то, практически уже
не встречающееся сегодня. Вы согласны, что существует в человеке что-то такое
природное, чему музыка обязана как можно точнее соответствовать? В принципе не только музыка – она частность –
любое искусство. И композиторы, не мюзик-криэйторы,
как сейчас, а именно композиторы очень ответственно обращались с ключиками к
людским душам. Понимаю, какой сложный и даже в известном смысле опасный вопрос
ставлю. Вы сомневаетесь?
– Конечно, это
прекрасно, когда искусство отражает вечные человеческие ценности, – сказала
дама. – Тогда оно вызывает отклик в душах многих людей.
– Прекрасно, когда
отклик в душах людей вызывает именно искусство, – сказал комиссар. – Но ведь не
только искусство способно копаться в людских душах.
– Я не знаю, как это
объяснить, – продолжал весьма пожилой господин. – В двух словах – эмоциональная
насыщенность, раскрепощенная эмоциональность. Рассказывают, что когда-то под
впечатлением от смерти любимой девушки один поэт и композитор сочинил
гениальную песню. Может быть, легенда, но может быть и так, что не одна песня
была сочинена под впечатлением чего-то такого…
– Трагического. Не может, а так оно и было.
– Сейчас любимой
девушке просто так не умереть, для этого ей надо сначала не торопясь
превратиться в любимую старушку. Кому-нибудь из вас случалось слышать песню,
сочиненную под впечатлением от смерти любимой старушки? А сколько замечательных
песен из того же неаполитанского цикла было порождено разлукой со своей
родиной! И не только неаполитанского. «Журавли» знаете? Не знаете. Кто-нибудь
сегодня разлучается с чем-либо? Когда-то люди ностальгировали, слыша музыку
своей юности. Был даже спрос на ретро. Было явление ностальгии по юности, ныне
неведомое. Говорят, плохое это чувство, атавистическое, вредное. Тем вредное,
что тянет, якобы, человека в прошлое, тогда как ему полагается брать от жизни
все, а жизнь это день сегодняшний. И минорное оно, это чувство, нездоровое,
якобы.
– А я, тем не менее,
человек, можно сказать, ностальгичный и лиричный, –
со светлой грустью в голосе сказала дама. – Мы не избалованы высоким качеством
современной музыки. Планки ценности искусства теперь столь низки, что об
искусстве начинают говорить уже с уровня плинтуса. Искусство уже даже не
ремесленничество, а кибернетизированное производство. И это одна из причин,
почему я склонна обращаться к прошлому. К тому прошлому, где тексты были
понятными и осмысленными, где музыка была разнообразной и выразительной.
– Да, это так. Музыка
как-то утратила то, что способно было порождать ностальгию. Какие-то гены в
себе утратила. Где-то в середине двадцатого века музыка стала окружающей
средой. И тем самым появилась объективная основа для ностальгии, как о примете
времени. Кстати, тогда же и жизнь людей стала приобретать непредставимый до
того комфорт. И тогдашняя музыка еще несла в себе гены «ностальгии» в самой
своей природе, то самое, что соответствовало природному в человеке, чему
музыка, как я уже сказал, обязана как можно точнее соответствовать. Деградация,
снижение от десятилетия к десятилетию качества музыкальных новинок вызывало
стремление найти это качество в минувших временах. А оно, это самое качество,
асимптотически стремилось к нулю, так, что перестало иметь принципиальное
значение если даже 40 лет назад оно было чуть лучше, чем 20 лет назад. Так что
сегодняшней прабабушке очень даже есть о чем говорить с современной правнучкой.
В поисках заметного качества надо отправиться в довольно далекое прошлое,
поколений так на четыре-пять назад, не меньше, скорее больше.
– А знаете, может, и
нет никакой музыки "на все времена"? – заговорил комиссар. – Взять ту
же тему эмиграции, вашей ли итальянской, русской, еще какой. Или вот тему
криминального мира – ваша мафия не только своеобразно контролировала течение
общественной жизни в вашей стране, но и создала своеобразный пласт в вашем
песенном искусстве. Ну как, скажите, в
наше время возможно и то, и другое? О самом таком явлении, как эмиграция можно
узнать лишь из исторических книг. И кого это интересует? А какой еще криминал,
когда ваше или мое место нахождения благодаря биочипам постоянно известно и я
не знаю даже, сколько времени информация об этом хранится в бездонных файлах?
Ну, какой я в самом деле комиссар? Вымирающая профессия. Может, и правда,
только "бытие определяет сознание" – сначала оно порождает
эмоциональное состояние, затем эмоции порождают музыку. И, таким образом, все,
что происходит в мире искусства – лишь отражение общественных процессов?
– А если в обратную сторону?
– Да, музыка порождает
эмоции, но им, порожденным музыкой ушедших времен, не за что зацепиться в окружающем бытии.
– Все же я говорю о
воздействии музыки на человека, а он со своей психологией, не меняется на
протяжении не то что десятилетий – даже тысячелетий, несмотря ни на какое его
"общественное бытие". Потребность в восприятии прекрасного сидит в
природе человека. Я вспоминаю как когда-то случилось мне впервые услышать песни
Сезарии Эворы. Вы, может
быть, не слышали даже такого имени.
– Не слышала, – сказала дама.
– Я тоже, – сказал представитель вымирающей
профессии.
– Я был тогда
потрясен! И никак не мог понять, на каком языке она поет. Спросил человека,
познакомившего меня с этим сокровищем. И знаете что он мне ответил? Он сказал:
«Сезария поет на том языке, на каком говорили люди до
того как принялись возводить Вавилонскую башню». Вот так, на общечеловеческом
языке, не требующем перевода, на вечном языке от природы присущих человеку
чувств.
– И что же это за язык такой был на самом деле?
– Ничего мистического.
Креольский. Тот его вариант, что на португальской основе. Так что деградация
музыки отнюдь не закономерный исторический процесс. Эстетическое самоценно.
Эстетическая же функция музыки тихой сапой задвинута в тень, как в какие-нибудь
глухие средние века. Мюзик-криэйторы, не композиторы,
а именно мюзик-криэйторы с утилитарными целями
орудуют не ключами, а воровскими отмычками к людским душам.
– А та
"эмоциональная насыщенность" и "раскрепощенная
эмоциональность", которая вам видится в песнях времени ваших прадедов,
она, по-вашему, совсем не имеет отношения к текстам? – спросила дама.
– Имеет, конечно. И
пресловутая историческая и/или социальная обусловленность к поэзии имеет гораздо
большее отношение, чем к музыке. Знаете, я бы все это сравнил с ветром, который
поднимает волны-следствия. Что такое слова, тексты?.. Так, рябь на поверхности
воды. В лучшем случае штормовые волны. Но что такое даже ураган в сравнении с
морской пучиной! Музыка это морская пучина.
– О как! Но это смотря
в какой точке находиться. Если в эпицентре урагана, мало не покажется. А если
далеко в глубине – тогда, конечно, плевать, что там творится, на поверхности.
Но и пучину найдется с чем сравнить. Ну, что такое даже морская пучина – в
каком-то там океане на маленьком шарике во Вселенной?
– Как бы там ни было,
любой ураган раньше или позже утихает, а морская пучина остается, какой была.
– Но на самом деле,
ваш взгляд на музыку практически не отличается от моего!