Глава седьмая,

В которой создатель снова вспоминает прошлогодний разговор.

 

      Задержавшись еще раз на мгновенье на каком-то общеновостном канале, он опять увидел купола храма Василия Блаженного, обвитые лентой. Русоволосая девчонка на их фоне со всей возможной искренностью недоумевала, как это так может быть, чтобы торговля да не была искусством?

      – Это что же за непонимание такое!.. Да торговля!.. Да это же!.. Да утверждать, что… Утверждать, это… Это же демонстрировать!.. И как же можно?..

      Он не слышал, ЧТО она говорила. Но то, КАК она говорила, навело его опять на воспоминания о прошлогодней беседе в случайной компании.

      – Почему та или иная песня овладевает душой как никакая другая? – задал вопрос весьма пожилой господин. – Иная так возьмет за душу, что прямо наизнанку ее выворачивает. Тайна сия велика есть.

      – Что? Песни овладевают душой? – произнесла с горькой усмешкой дама. – Песни еще способны овладевать душами? А вы душевный мазохист?

      –  Хорошо, скажу по-другому: бывает так, что одна и та же песня в разных исполнениях производит разные впечатления.

      – Что значит одна и та же песня в разных исполнениях? – наигранно удивилась дама. – Так разве бывает?

      – Ну, раньше, во всяком случае, было. Бывало, включали одну и ту же песню в свои репертуары десятки, стони разных исполнителей. Это со временем было установлено, что так не есть хорошо, и правильнее, если песня будет принадлежать одному единственному исполнителю.

      – Ах, раньше! – разочарованно протянула дама. – Ну, и от чего же, по-вашему, зависит, что одна и та же песня в разных исполнениях производит разные впечатления? Что берет за душу или не берет?

      – Вообще-то я могу ответить, что дело тут в третьем компоненте всякой песни – в интонации. Но этим я лишь перенесу вопрос на другой предмет. Да, нет, тайна это! И великая.

      – Интонация – это что-то такое весьма специфическое и довольно незначительное, – бесстрастно сказал комиссар. – Она может быть восклицательная, вопросительная.

      – Так уж и незначительное! И зачем же интонацию понимать столь узко? А что специфическое – так я же об этом и говорю. Это такой же неотъемлемый компонент песни как слова и музыка. И она ж не только вопросительная или восклицательная!? Разве вся бесконечная гамма эмоций выражается не через интонации? Песня, при условии, естественно, что она исполняется, должна вызывать эмоциональный отклик. А не вызывающая во мне никаких эмоций, положительных, разумеется, такая песня мне и задаром не нужна.

      – Если рассматривать конкретное исполнение конкретной песни, то там компонентов можно найти гораздо больше, чем три. Понимаете, есть как бы индивидуальность исполнения, которая зависит от конкретного исполнителя и включает в себя массу вещей, ну, и интонацию в том числе, если хотите.

      – А я еще добавлю голос, – задумчиво сказала дама, – с его диапазоном, модуляциями, шармом, наконец. Впрочем, интонации только голосом и создаются.

      – Сущая правда все, что вы оба говорите, – напирал весьма пожилой господин. – Вот только скажу, что интонацию надо понимать гораздо шире. Вот вы, комиссар, говорите, что индивидуальность исполнения зависит от конкретного исполнителя.

      – Да, и еще я сказал, что она включает в себя массу вещей.

      – Да-да, конечно! Все то, что составляет сценический образ, все те туманы информации, что окружают артиста.

      – Нет, не это я имел ввиду. Вот, например, аранжировка. Одну и ту же песню можно исполнить под гитару, а можно с симфоническим оркестром. Впечатления будут сильно различаться.

      – Аранжировка, инструментовка – все это, безусловно очень важно. Но и опять же я не это имел ввиду.

      – Все это, – с едва заметным раздражением сказала дама, – действительно, имеет отношение, но не собственно к песне как музыкальному произведению, а к ее исполнению. Так что, комиссар, я соглашусь с вами насчет двух компонентов.

      – Я утверждаю, что их два – Paroles et musique! – спокойно настаивал на своем комиссар. – По-прежнему придерживаюсь такой точки зрения. Все остальное – версии исполнителей и аранжировщиков, включая и оригинальную, авторскую версию, если таковая существует. А раз написанная и опубликованная, песня начинает жить своей самостоятельной жизнью, если только не окажется мертворожденной. И может иметь хоть тысячи, так сказать, компонентов исполнения, а попросту версий, как в случае с Besame mucho, к примеру.

      – Ну, в этом смысле и я соглашусь. Песня на бумаге – да, это буквы и ноты, больше ничего. Да только какой же смысл в песне без исполнения? Именно для исполнения песня и предназначена. Без него это стихи и ноты порознь. Но музыкой и текстом песня  не исчерпывается. Есть у ней еще грань, которая, в отличие от первых двух, не заложена ни в тексте (словах), ни в музыке (нотах), т.е. не поддается никакой кодировке, грань, в которой только и может раскрыться мастерство и индивидуальность исполнителя. Эта грань – интонация. Через нее можно передавать дополнительный смысл. Порой он может конфликтовать с формальным смыслом текста. Через интонацию исполнитель может и, я скажу – должен! – выражать собственное отношение к смыслу музыки и текста. И она только в физическом звучании песни и может проявиться, именно при исполнении и рождается. Поэтому и говорю, что песня трехкомпонентна.

      – Я, признаться, запутался!

      – А я подозреваю, что старший из вас куда-то клонит, – с легким сарказмом, едва слышно сказала дама.

      – Для запутавшихся я приведу элементарный пример. Вспомните песенку, якобы народную, про бродягу, который то ли с бородой, то ли без. Знаете такую? Ну, ту, где хозяин пустил к себе в дом одного прохожего, так жалостливо попросившего стакана воды, что отказать ему было невозможно не только в стакане воды, но и в тарелке супа и даже ночлеге. А наутро дом его оказался пуст: все, даже жену хозяина увел бродяга.

      – Вспоминаю я эту песенку. А почему якобы народная? Разве ее автор неизвестен?

      – Известен, но теперь уже мало кому.

      – Ну так что?

      – А то! Как вы отнесетесь к такой ситуации? Какие эмоции будут у вас, окажитесь вы в положении героя этой песенки? Подумайте, с каким чувством можно ее исполнять? С чувством гнева? Пожалуйста! Отчаяния? Без проблем. А хочешь – в пляс пускайся! Лично мне больше всего нравится, когда исполнитель выказывает философский, если можно так сказать, взгляд на жизнь.

      –  Если к другому уходит невеста, еще не известно, кому повезло.

      – Что-то вроде этого. И чем же, если не интонацией проявляет исполнитель свое отношение к тому, о чем рассказывает?

      – Мне очень нравится одна песня. С ней в свое время происходили удивительные метаморфозы в плане того, что вы называете интонацией. Сначала это был французский хит Comme d'habitude, Клод Франсуа сочинил и первым исполнил. Потом Пол Анка написал английский текст – My Way, который не имел абсолютно ничего общего с оригиналом. Версия очень пафосная, на мой вкус – явный перебор. Она стала своего рода визитной карточкой сначала Фрэнка Синатры, а затем и Элвиса Пресли, или наоборот, не помню всех подробностей. Английский текст был переведен на испанский язык  – A Mi Manera, Иглесиас спел. А Робби Вильямс. Когда он пел "...the end is here so I face the final curtain..." – всегда думал, к чему это он? Ведь молод еще тогда был, полон сил, рано еще было подводить итоги. А самая прикольная версия из всех, которые я слышал, была в исполнении Секс Пистолз. Звучала как пародия, но там был свой панковский смысл заложен.

      – Вижу, что запутавшиеся распутались, – тоном, подводящим итоги, спросила дама.

      –  Я еще подумаю, – бесстрастно пообещал комиссар. – А примеры вы можете привести?

      –  Еще? – не понял весьма пожилой господин.

      –  Я хотел спросить об исполнителях, которые…

      – Ну, знаменитейший в прошлом Шарль Азнавур – гений был. Наверняка, знаете такого. А Ташан, по мне, так просто до сих пор остается непревзойденным мастером интонации. Я вам так скажу. Прекрасную песню можно сравнить с драгоценным камнем. У него тоже есть свой текст – его нашли там-то и тогда-то, огранил такой-то ювелир, сегодня он где-то хранится, а до этого переходил из одних рук в другие, и при этом случались захватывающие дух истории. У камня есть и своя мелодия – весит столько-то карат, имеет столько-то граней, цвета такого-то, стоит, наконец. Но вот сверкание камня! Какими словами можно описать игру сполохов света? Какими знаками можно зафиксировать это, чтобы потом повторить в каком-либо другом подобном камне? Никакими. Это неописуемо и неповторимо. Так вот, песенное творчество Анри Ташана – это сверкающий бриллиант!

      –   Боюсь, что это махровый субъективизм.

      – Конечно, можно назвать немало великолепных артистов прошлых времен – виртуозов интонации. Ни одному из них Анри Ташан не уступал в этом мастерстве.

      – Азнавура помню, а о втором, кажется, даже никогда не слышал.

      – Жаль, что не слышали, – с грустью произнесла дама – Ну, а тем, кто не знает, к чему вы клонили, что имеете ответить? – напомнила она тоном учительницы.

      Ах, вот оно! Вот почему несколько минут назад имя Анри Тажан показалось ему знакомым! Не имеет ли он отношения к тому шансонье? Надо как-нибудь на досуге поинтересоваться. Впрочем, зачем откладывать? Кто знает, попадется ли этот паренек еще раз на глаза? Вспомнит ли он о нем без подсказки?

      Биографическая справка сообщала, что подлинное имя этого паренька – Henri Tachdjian. И про Анри Ташана, родившегося в 1939 году, справка содержала точно такую же пометку! Слишком маловероятно, чтобы это было просто совпадение. Кем же они друг другу доводятся?

      Ему не хотелось расставаться с воспоминаниями о прошлогоднем путешествии, тогдашних знакомствах и особенно о той даме, ставшей в какой-то мере даже подругой.

      – Может, рассказать ей об этом пареньке? – подумал он. – Да, конечно.