Глава первая,
в которой создатель покидает Лондон
Откуда взялся автомобиль,
который должен был привезти его к седьмому терминалу Хитроу,
он не заметил. Спросонья развлекаться разговором с Глупым
Эсом не хотелось. Он даже не смотрел в окно машины. Или
смотрел, но ничего не видел, или видел, но сознание ничего не фиксировало. Только
у дверей аэропорта он увидел на огромном террадиодном рекламном экране Биг Бен, обвитый лентой, на двух витках которой было
написано:
The commerce
is neither high art nor low.
This is no art.
– Ах, да, – вспомнил
он, – сегодня же стартует избирательная кампания по выборам Террапарламента! Но
что же это такое? Ведь до сих пор существовала договоренность между
консерваторами и их соперниками – прогрессивно-духовной партией, что первые не
будут использовать слоган своей партии в визуальных агитационных материалах, потому
что словоблудные слоганы вторых ни в какие визуальные материалы не лезут! Самое
краткое, что у них было, это “Я
просыпаюсь с улыбкой на лице и кошельком в руке!”
Следующее, что он вспомнил, это то, как вчера
в ICAN’е он was coaxed into
buying такого необычайного прибамбаса к необычайному
измерителю усталости! Ну, такого!.. Казалось бы – зуммер, лампочка – а вот поди
ж ты! Оно, конечно, недорого, всего каких-то десять терро. Но как они только
умудрились впарить это ему? Ему, у которого этого самого необычайного
измерителя даже никогда не было. Ему, который последний год своей жизни отдал
обучению кибернетических существ искусству впаривания! Не иначе как перед этим он
перетрудился, обсуждая в пабе с английским коллегой результаты теста на чувство
юмора у нового образца кибернетического существа, над созданием которого они сейчас
вместе трудились.
Сидя уже в салоне
самолета, создатель увидел пилота, вышедшего из кабины и через пару мгновений
вернувшегося назад, и подумал:
– Зачем он высовывался?
И кто он? Робот или человек? Да-да, разумеется, ни то, ни другое. Он либо кибернетическое
существо, либо биологическое. Весь наземный и водный транспорт давно уже управляется
Глобальной передвигательной системой – ГЛОПЕС’ом. А
самолеты? Ими тоже управляет ГЛОПЕС или что-нибудь аналогичное, или все же до
сих пор настоящие люди?
Кибернетические
существа антропоморфного вида – Глупые Эсы – остались
за рулями автомобилей и по-прежнему нажимали педали. Вот только и руль, и
педали стали бутафорскими. Первоначально назначением этих существ было контролирование
команд, поступающих их космоса, потом их решили оставить в салонах просто ради
психологического комфорта пассажиров, а потом с их помощью совершенно
неожиданно удалось уничтожить последний оплот неполиткорректности: когда их
наделили даром речи, они стали главным персонажем анекдотов.
Рекламный экран со
слоганом консервативной партии всплыл в его памяти.
– Интересно, – подумал он, – о чем будет у
них главная дискуссия в этот раз? Наверняка о тунеадцах. – Всякий, хоть краем
уха интересующийся политикой, знал, по какому вопросу будут расхождения у
претендентов на парламентские кресла: какие именно меры необходимо, наконец-то,
начать применять к этим недобропорядочным гражданам.
Всякие дискуссии,
затрагивающие философские основы идейного различия между двумя крупнейшими
политическими партиями – взгляд на торговлю либо как на искусство жизни, либо как
на сугубо практический аспект бытия, и исходящие из основного вопроса философии
– жизнь как искусство или жизнь как практика – такие дискуссии давно уже
перестали быть актуальными. В последние годы все более и более открыто обсуждается
вопрос, что следует делать с тунеадцами. До практических мер дело пока еще не
доходило, но из теоретической плоскости вопрос уже явно перешел в теоретическую
сферу. Во всяком случае слово tuneadets, предложенное вместо антиконсьюмерист, вполне
закрепилось во всех языках, пополнив собой ряд большевик, спутник, перестройка… Правда, на этот раз оно обозначало
явление хотя и конкретно-историческое, но не локально географическое, а
глобальное – людей, осознанно не желающих поддаваться впариванию. Ни в одном
языке мира не существовало исконного слова, обозначающего такое явление, но
русский язык был практически единственным, в словаре которого было исконное
слово тунеядец, обозначавшее сходное,
пусть и с точностью до наоборот, явление.
Мысли создателя
кибернетических существ путались, сообщения от экипажа самолета и информация на
световых табло проходили мимо его внимания. И все же прежде, чем он уснул, в его
сознании запечатлелся вид под крылом: цвета кофе с молоком в разных пропорциях
торговые корпуса ICAN.
Когда он открыл глаза,
внизу за окном уже были видны веселые разноцветные корпуса. Казалось, что ни
одного оттенка ни одного цвета не забыли их дизайнеры. Ни одного, кроме кофе с
молоком. В любой пропорции.
– Художники! – подумалось
ему. – Искусственники. Что эти, что те.
“Техника–Силища”. Огромные
эти буквы на крышах медленно несинхронно меняли свой
цвет. Их дизайнеры с гордостью говорили, что каждым оттенком буквы светят ровно
одну секунду, и в течение чуть менее 12 суток меняют свой оттенок один миллион
тридцать шесть тысяч семьсот сорок три раза. Первым огромным, что он увидел выйдя
из дверей аэропорта был террадиодный экран с куполами
храма Василия Блаженного, обвитыми лентой, на двух витках которой было
написано:
Торговля не высокое искусство и не низкое.
Это не искусство.
Местное время
близилось к полудню. Из Шереметьева-4 он прямиком направился по своим
профессиональным делам. Рабочий его день – хоть в офисе, хоть, как сегодня, в самодвижущейся
повозке, начинался с просмотра новостной ленты.
Раздел «Политика»
открывался официальным заявлением председателя Всемирной избирательной комиссии
о начале кампании по выборам депутатов Террапарламента.
Список лауреатов
Грэмми было первым, что зацепило его внимание в разделе «Культура». На первую
сотню номинаций он не обратил внимания, так как постичь различия между этими
жанрами было выше его интеллектуальных возможностей. Только в конце второй
сотни он начинал понимать кое-какую разницу. Последнюю, двести тридцатую
строчку в списке занимало имя Савелия Артемьева. Это было приятно: Артемьева он
знал – не раз видел на экране – и даже, хоть и очень опосредованно, но можно
было сказать, что знал лично: случилось как-то пару раз задать во время прямого
эфира вопрос о музыке и получить ответ. Еще одна строчка – да какая! – в
биографическую справку. Последняя строчка. Пока последняя,
но дай, Бог, чтобы далеко не последняя. А еще бы дал Бог, чтобы эта номинация
не последний раз присутствовала на Грэмми. Число номинаций в классической
музыке с каждым годом сокращалось.
Сегодня же выпало быть дню Т - предстояло
объявление старта ежегодного песенного конкурса Терравидения и повсеместное
начало отборочных туров. И эта новость, разумеется шла
первой строкой в разделе «Культура». Когда-то предшественник этого конкурса
имел политический смысл, потом смысл экономический. Экономический смысл по
наследству перешел к Терравидению. Ненадолго.